Об идеологических аспектах геополитической трансформации в АТР

Заместитель директора Экспертно-аналитического центра Дальневосточного федерального университета (ДВФУ) Дмитрий Шелест.

О радикальном переустройстве мировой цивилизации в первых десятилетиях XXI века упоминали прямо и косвенно большинство исследователей, чиновников и экспертов в области международных отношений. Один из тезисов, описывающих видимые результаты, — это утверждение о перемещении глобальных центров мирового влияния в Восточную Азию. Казалось бы и сами государства азиатской части Тихоокеанского бассейна начинают привыкать быть не только «мировой фабрикой», но и «мировым центром» уже в геостратегическом смысле.

Страны Азиатско-тихоокеанского региона (АТР) и Индия, которые столетие назад имели статус колоний де-факто и де-юре, мучительно обретали суверенитет, решая экономические, территориальные и политические проблемы местного характера, очевидно, оставались интровертами в мировом масштабе. Можно утверждать, что даже став полноценными субъектами международного права, многие из этих государств концептуально замыкались на своих проблемах, даже принимая участие в международных организациях, блоках и соглашениях. Глобализация, которую «объявили» в 90-х годах прошлого столетия, поколебала «дзенскую» сосредоточенность Азии и экономические тигры неожиданно столкнулись с вниманием совершенно далёких от них наций, обнаружили свою значимость для цивилизации и были обозначены новыми точками политической и экономической активности. Поступательное движение к такому состоянию было очевидно: ещё Карл Маркс в XIX веке предвидел, что Тихий океан в следующем веке станет тем же, чем Средиземное море для античных народов, то есть пространством экономического и культурного обмена, политического торга и, в худшем, театром военных действий.

Сегодняшняя проблема во многом заключается в том, что перенос экономической активности в АТР и Индию, а вслед и цивилизационной значимости, с одной стороны нивелирует парадигму мироустройства так называемого Западного мира, а с другой стороны предполагает формирование новой повестки, которая базируется на несколько иной системе ценностей. И здесь уместно задаться вопросом: а есть ли какая-либо иная система ценностей, претендующая на универсальность? Речь идёт о смене или трансформации достаточно очевидных тезисов: выборная демократия, рыночные отношения, частная инициатива, примат индивидуального над общим, права меньшинств и так далее. Но всё дело в том, что либеральные посылы в текущем столетии скорее остаются благими пожеланиями даже в развитых странах Запада. В свою очередь претенденты на новую гегемонию если и используют упомянутые идеи, то в весьма специфическом, национальном духе. Поэтому не кажется удивительным утверждение американского социолога Иммануила Валлерстайна: к концу 21-го столетия человечество структурно будет напоминать не столько мир XIX века, сколько цивилизацию XIV столетия.

И вот, на периоде слома действующей цивилизационной парадигмы, азиатским державам по сути выпал «джокер» в виде возможности формировать собственную повестку мироустройства. Если называть всё своими именами, то речь идёт о возможности создание новой идеологии, которая в состоянии заменить (дополнить) упомянутые выше мировоззренческие постулаты западного мира. В этом аспекте исследователям ещё предстоит изучить и ревизовать возможности государств Азии в области создания и описания картины мира, которая в состоянии стать той «мягкой силой» (soft power) для цивилизации XXI века.

Начинать, конечно же, стоит с Китая. Самая густонаселённая держава мира за жизнь одного поколения из мирового сборочного цеха превратилась в урбанизированное общество с чётким вектором постиндустриального развития. Но не будем рассуждать об экономическом могуществе КНР. Возможно, в Пекине раньше всех в регионе осознали необходимость универсальных принципов и соответствующей идеологии для глобального игрока. При этом в чистом виде коммунитаризм Поднебесной, замешанный на конфуцианской этике не выглядит как пример для подражания в Восточной Азии. Вероятно, поэтому в Китайской Народной Республике активно заговорили о «социализме с китайской спецификой» и достаточно массово обратились к марксистскому наследию. Однако, насколько в «переработанном» китайском марксизме сохранится гуманистический потенциал, настолько он и будет восприниматься на международном уровне в виде мягкой силы. И чем больше учение Маркса будет становиться китайским, тем в меньшей степени он будет привлекателен вне КНР. Кроме этого теоретические разработки марксизма безусловно являются прекрасной базой для воссоздания интернациональной идеологии, но насколько это будет восприниматься в связи с китайской экономической доктриной остаётся под вопросом.

Другое поле для новых идеологем — Республика Индия. Интерес к государству Индостана повысился, когда с лёгкой руки американских стратегов регион был переименован в Индо-Тихоокеанский. Конечно, правильнее речь вести не о столь гигантском пространстве, а о стратегическом перешейке: Малаккском проливе, который является основным судоходным коридором между двумя океанами. Но стремление к присутствию в Тихоокеанском бассейне не сделало Нью-Дели чьим-то безусловным союзником. Следует отметить, что на Саммите стран G-20 в Осаке (Япония) в 2019 году премьер-министр Индии Нарендра Моди встречался в трёхстороннем формате как с Дональдом Трампом и Синдзо Абэ, так и с Владимиром Путиным и Си Цзиньпинем. На сегодняшний день в индийских элитах и обществе сложился образ «внутренней Индии», который руководство государства проецирует во внешнюю политику. Подход, основанный на индийских традициях, включает гармоничный диалог, отказ от инициирования агрессии при готовности к использованию военной силы только в качестве ответной меры. Также стоит вспомнить и о культурном влиянии Индии, которая транслируется и в качестве продукции Болливуда, и в виде философии, от разветвлённых индийских диаспор до йоги. Одновременно страна является состоявшейся демократией и в глазах Западного мира, что представляет интерес для тихоокеанских соседей. Тем не менее, у Нью-Дели пока нет чёткого образа наподобие американского «града на холме», оставшегося в прошлом «государства рабочих и крестьян» или «государства всеобщего благоденствия», а без такого рода посылов не выстроишь пример для подражания. И всё же, несмотря на множество внутренних проблем, Индия в перспективе обладает потенциалом для формирования мировоззренческого концепта, приемлемого для иных народов.

Если говорить о Японии, то следует заметить, что, рассматривая внешнюю политику Токио в последние годы второго десятилетия, можно констатировать определённый вектор в системе выстраивания региональных отношений. Образ либерально-демократического государства азиатского типа подвергнут коррозии в силу милитаристических устремлений правящей верхушки. Отказ окончательно признать преступления страны во Второй мировой войне, интенсивное перевооружение при растущем военном бюджете, желание изменить пацифистскую конституцию, долгоживущая функция «непотопляемого авианосца США» нивелирует благие устремления Страны восходящего солнца. А конфликт Сеула и Токио в июле 2019 года, замешанный на исторических спорах, политических реалиях и экономике, только подтверждает этот тезис. Соответственно, если Япония будет не столько оперировать культурным потенциалом, продвигать свои научно-технические достижения, сколько бряцать вооружением сил самообороны, она вряд ли создаст привлекательный образ и в третьем десятилетии XXI века.

И, в этом отношении, больший интерес представляют государства Корейского полуострова. Если Пхеньян и Сеул продолжат движение навстречу друг другу, даже оставаясь государствами с различной политической системой, они смогут сформировать образ единого народа, который несмотря на тяжёлую историю, смог выстоять на фоне геополитических потрясений и противостояния супердержав. Можно ли ожидать сочетание идей чучхе и рыночной системы на основе чеболей, покажет время. В любом случае Север и Юг могут создать новый образец взаимодействия разделённого народа.

Говоря об игроках Юго-Восточной Азии (ЮВА) стоит зафиксировать, что проецирование той или иной модели национальной «мягкой силы» не является основополагающей задачей на сегодняшний день. Тем не менее, развитие более тесного сотрудничества, например, в рамках АСЕАН способно вывести интеграцию государств ЮВА на качественно новый этап. А такого рода союз при успешной реализации экономической, политической и культурной составляющей может быть примером для многих развивающихся стран. Кроме этого очевидно, что экономический рывок Индонезии, уникальное развитие Сингапура, специфический путь Вьетнама и успехи остальных стран субрегиона пока находятся в плоскости догоняющего развития (Малайзия и др.), нишевой специализации (туризм в Таиланде) или в рамках исключительного статуса (Сингапур) и не могут масштабироваться в идеологическом поле соседями.

Озвученный расклад сил на идеологическом фронте не представляется окончательным и, скорее всего, будет претерпевать дальнейшую трансформацию в соответствие с политическими изменениями в регионе. В силу изложенного достаточно очевидно, что образование нового цивилизационного центра пока пробуксовывает. Даже бесспорный лидер Китай не служит однозначным примером для соседних наций. Государства Восточной Азии или не готовы, или ещё недостаточно уделяют внимание проекции своих возможностей и преимуществ во вне.

В этом ракурсе интересна позиция России, дальневосточная часть которой географически входит в Северо-Восточную Азию. Как значимый международный игрок, Российская Федерация в большей степени воспринимается в Европе и на Ближнем Востоке. Однако, позиция Москвы относительно диктата однополярного мира, силового решения международных проблем, произвольного манипулирования с международным правом, готовность при необходимости от слов переходить к активным действиям и другие аспекты одобрительно воспринимается и неевропейскими странами. Образ России как независимого государства, готового жёстко отстаивать свои интересы вполне привлекательный образ для развивающихся держав. Но достаточно ли этого для создания притягательного образа государства? Причём этот вопрос не является праздным и с точки зрения интеграции страны в АТР, и с позиции освоения Тихоокеанской России.

Являясь восточной частью европейской цивилизации, которая основана на более чем тысячелетней христианской культуре, Россия в большей степени находится в Азии и граничит с азиатскими государствами. В государстве существует уникальный опыт принятия исламской, буддистской и иных культур в сочетании с сильной государственной властью. Всё это делает Россию, по словам председателя Еврокомиссии Ж.М. Баррозу, «континентом, который притворяется страной, цивилизацией, которая притворяется нацией». И в этом отношении Москва вполне может делать ставку на новое осмысление региональной и глобальной безопасности, основанное на коллективной ответственности, а не волюнтаризме гегемона. Российская Федерация в состоянии возродить понятия справедливость в международных отношениях и, что не менее важно, сохранить его внутри страны. В этом случае российские мировоззренческие модели вполне могут приниматься во внимание даже цивилизационно далёкими народами и государствами.